Генерозова Е. Тьма переходит в свет (о Рембрандте)
Если перед картинами Караваджо надо привыкать к свету, то у Рембрандта необходимо привыкнуть к темноте.
Как бы сквозь пелену начинают постепенно проступать вещи, тела, охристые оттенки цвета - просверкнет драгоценный камень, мелькнет лицо. Перед полотнами Рембрандта каждый бессилен, как ребенок, каждый внимателен до предела - всмотреться, словно в себя. Увидеть детали.
Невероятно, что веселое и недалекое бюргерство явило миру художника такого уровня, как Рембрандт - любой из малых голландцев меркнет перед его чудом.
А ведь он никогда не выезжал из своей маленькой страны, не оставил записей, не развил собственной теории, не удостоился от современников иного тона, кроме снисходительного - юного немного хвалили за талант, старика ругали за пренебрежение к канонам. Что и говорить, поздний Рембрандт ни в коей мере не может быть назван «красивым». Отсюда и успех его ранних, «прекрасных» вещей, и - как следствие - богатство, дом в центре города, милые мелочи, к которым он питал слабость (восточные наряды, драгоценные кубки, старинное оружие - все это служило прекрасным реквизитом для картин). Любимая Саския, ее родственники и круг, в который вошел художник, обеспечили ему в те поры состоятельных заказчиков.
А поздние полотна не вызывали у тогдашних экспертов ничего, кроме пренебрежения. Ни гладкости, ни миловидности, ни гармонии рисунка - некрасивость, ярко выраженная, но фантастическая, та, что выше любой красоты. Способность поэтизировать будничное имелась в то время у большинства живописцев, однако лишь одному Рембрандту удалось запечатлеть на своих темных полотнах тайную жизнь души, индивидуальность до такой степени острую, что она легко режет человеческую нашу броню, наносные отложения цинизма, обнажая мягкую уязвимую сердцевину.
«Портрет молодого человека в высокой шляпе и перчатках» закончен в 1690 году, в конце пути от успеха к упадку с точки зрения формального взгляда - разорение было уже на пороге. Мало кто, кроме возлюбленной Хендрикье (в прошлом - няни сына Титуса, а Саскии к этому времени не было в живых почти двадцать лет), был уверен в том, что этот путь вел его к вершине. И то правда: никто, кроме Рембрандта, больше не доходил до заветной черты, где терпеливая мудрость расцветает мерцанием, вспышками, бликами, переливами.
Смотри на его полотна и чувствуй печаль особого рода - это жаль тебе твоей жизни, которая проходит зря, потому что герои его картин вечно молоды и вечно будут смиренно или дерзко смотреть на темный поток - тех, кто столетиями останавливается перед рамой.
Не так уж он и юн, этот в шляпе, но учтем, что продолжительность жизни была иной. Серые и жемчужные тона с примесью теплого бежевого - новость, не так уж и часто художник изменял своим любимым терракотовым, красновато-коричневым, темно-бурым. Белизна кружева, пышных манжет, бледность лица контрастны - как водится - темному платью. Пышные кудри завиты. В живом взгляде - не то скука, не то высокомерие. Кто он? Вероятно, из дворян - уж больно правильное лицо, холеное, тонкие усики, аккуратная эспаньолка. Красавец. Но это не все. По мере того, как зыбкая, мерцающая тьма переходит в свет - где-то резко, как возле воротничка, где-то плавно, как у кистей - пространство уплотняется, обозначая границы вещей и тел. Трепетность и расплавленность в одном флаконе. Но и это еще не все.
Он словно бы сейчас повернулся к тебе - в комнате, в трамвае, в уличной толпе, он жив, и ты любишь его, как не способны любить сорок тысяч сестер. Ничто не может быть современнее Рембрандта, потому что Рембрандт - это всегда постижение времени, минуты прозрения от мелочной слепоты. Молодой человек в высокой шляпе смотрит на тебя из прошлого так, словно он смотрит на тебя из будущего, он современен навечно.
Но если уж говорить о поисках утраченного - в том числе времени - то ничего другого не остается сказать о том, что все последующие века, в течение которых люди с кистями в руках гнали галопом своих коней к современности - ко всякого рода «из- мам», новым краскам, разрушенным формам, вниманию к фактурам и свежим концепциям, все же потеряли способность фиксировать минуту во взгляде, в котором живет душа. Способ сенсорного сжимания времени был утрачен навсегда.
