Пранцова Г.В. «Происходило Рождество... странное, смещенное...»: рассказ Л.Е. Улицкой «Путь осла». Урок внеклассного чтения X—XI класс

Ключевые слова: рождественская проза, образ дороги, символ, рассказчик и герой,
мотив чуда.

Рассказ Л.Улицкой «Путь осла» открывается описанием шоссе. Образ дороги становится своеобразным символом, ключом к пониманию глубокого смысла этого непростого произведения с незатейливым, на первый взгляд, сюжетом. Рассказчица не противопоставляет современную широкую автостраду, проложенную поверх древней римской дороги, невзрачной узкой ее части, «которая осталась в своем первозданном виде». Более того, в произведении подчеркнуты важность и значимость каждой дороги, потому что это не просто коммуникационное сооружение, это форма существования и развития цивилизации.

Один из героев рассказа, пожилой адвокат Марсель, везет рассказчицу в крохотную, затерявшуюся в горах Франции деревушку и размышляет о том, что все современные автострады Европы построены поверх римских дорог. Марсель, по-видимому, гордился тем, что Западная Европа — наследница некогда могущественной Римской империи. Его слова о том, что «эти дороги рассекли земли сгинувших племен и создали то, что потом стало Европой», подчеркивают особое место европейской цивилизации среди других цивилизаций мира. Оппонирует Марселю его старинная приятельница Аньес. Впрочем, этот спор только помогает адвокату выдвигать все новые аргументы и углубляться в освещение особенностей римских дорог.

Марсель невольно (а может, и умышленно) противопоставляет способы прокладывания дорог римлянами и греками. По его словам, «греки пускали через горы осла, и тропу прокладывали вслед его извилистого пути, а римляне вырубали свои дороги напрямую, из пункта А в пункт Б, срезая пригорки и спуская попадавшиеся на пути озера». Марсель восхищается римлянами, создавшими могущественную империю, но делает это завуалированно, видимо, опасаясь задеть чувства рассказчицы, чья страна (Россия) является наследницей греческой цивилизации.

Рассказчица же участия в споре не принимала, аргументы и доводы Марселя не комментировала. У нее свое жизненное кредо (оно выражено не в самом рассказе, а в одной из зарисовок, включенных в тот же сборник, что и анализируемое произведение): «Я больше не интересуюсь никакими духовными вопросами, исключительно поведением». Кстати, именно такая позиция стороннего наблюдателя поначалу раздражает читателя. Можно видеть все слабости и недостатки людей, даже иронизировать над тем, кто, вероятно, считает тебя своим приятелем, при этом о своих слабостях можно не распространяться и уже этим одним поставить себя над событиями. Как-то не совсем уместны замечания о толстых красных щеках Аньес, колкость по поводу «пышной аристократической» фамилии этой дамы. Впрочем, до полного самолюбования рассказчица не опустилась, и в дальнейшем ей удается роль человека, не влияющего на ход событий, но за ними внимательно наблюдающего.

Когда же она рассказывает о Женевьев, в чей дом ее везет Марсель, то обнаруживает удивительную способность коротко, но исчерпывающе охарактеризовать человека и подчеркнуть свою симпатию к нему. Фраза о том, что Женевьев показалась ей «сначала... несколько заторможенной», но, как оказалось, «она пребывает в состоянии завидного душевного покоя» и выглядит «счастливо одинокой», звучит настолько неожиданно и полна сакрального смысла, что примиряет читателя с рассказчицей.

Люди боятся одиночества, а напрасно — иногда оно просто необходимо, чтобы понять свое «я», углубиться в свой богатый душевный мир. Женевьев на некоторое время отвоевала себе право быть наедине с собой. Из предыстории героини становится известно, что путь ее к душевному равновесию не прост. Жизнь Женевьев была наполнена бурными событиями: неудачное замужество, любовные приключения, активное участие в различных партиях и движениях... Но однажды она поняла, что все это не делает ее жизнь полной. Только презрев суету, можно почувствовать и понять другого человека, заглянуть в себя, прийти к гармонии.

Сюжет движется вяло, потому что рассказчица взяла на себя (помимо роли наблюдателя) еще одну роль — психоаналитика. Кстати, она оказалась не совсем безучастной, многие вещи и ее, как явствует из отдельных фраз, трогали, волновали и даже удивляли. Особенно ей показался странным тот факт, что во французских Альпах (а действие, по-видимому, происходит именно там) она столкнулась с проблемами, которые ей представлялись «чисто русскими» (рассказ о монахе, соседе Женевьев).

Рассказчица познакомилась с Женевьев за несколько лет до тех событий, о которых повествует в свой второй приезд. Предыстория главной героини изложена рассказчицей таким образом, что позволяет почерпнуть некоторую информацию о тех, кого она встретила в доме во второй свой визит. Объяснив добрые отношения Женевьев с бывшим мужем и его новой семьей, рассказчица дала и портретные зарисовки людей, собравшихся в доме и ожидающих приезда русской постоялицы, Марселя и Аньес: «В мужчине, похожем на престарелого ковбоя, я сразу же угадала бывшего мужа Женевьев, молодая худышка с тяжелой челюстью и неправильным прикусом была, несомненно, его вторая жена. Девочка лет десяти, их дочь, унаследовала от отца правильные черты лица, а от матери диковатую прелесть. В кресле, покрытом старыми тряпками — не то шалями, не то гобеленами, — сидела немолодая негритянка в желтом тюрбане и платье, изукрашенном гигантскими маками и лилиями».

Малособытийность рассказа помогает читателю «не скакать» по сюжету, а вдумчиво разгадывать тот потаенный смысл, который, безусловно, присутствует в произведении. Даже читая описание небольшого застолья, читатель не сбивается с «пути», по которому ему неназойливо предлагает следовать автор через своего посредника (рассказчицу Женю). «Буддийская» улыбка Женевьев, обращенная «скорее внутрь, чем наружу», отсутствие за обеденным столом «французского застольного щебетания», поведение людей, как будто боявшихся «потревожить тайную торжественность минуты», — все указывает на то, что читателя хотят сделать не только свидетелем, но и участником какого-то сакрального действа, которому еще предстоит произойти.

Да и герои произведения с этого момента совершают как будто обыденные поступки, но никак не продиктованные какой-то необходимостью. Так, вторая жена Жан-Пьера (бывшего мужа Женевьев), Мари, «вышла и через минуту принесла из внутренних комнат ребенка», присутствие которого за столом, как кажется на первый взгляд, было и не обязательным, ведь он «был сонный, жмурился от света и отворачивал маленькое личико». Значит, Мари его разбудила, чтобы вынести к гостям. Зачем? Это предстоит понять читателю и осознать чуть позже, когда, прочитав рассказ, он не захлопнет книгу сразу, а поймает себя на мысли, что автор опутал его незримыми нитями, что произведение «не отпускает», что хочется вновь и вновь разгадывать интеллектуальную головоломку...

Появление малыша, чьи «ручки и ножки... висели, как у тряпичной куклы», преобразило всех собравшихся. Девочка Иветт попросила разрешения взять брата на руки и взяла его, «как берут священный сосуд». В глазах отца появилось столько нежности, что он «перестал походить на отставного ковбоя», а Женевьев пояснила гостье: «Это Шарль, наш ангел».

Рассказчица представляла себе ангелов «совсем иначе», но многоточие, которым заканчивается эта фраза, воздействует и на читателей. Вероятно, что они тоже ангелов представляли не в облике больного ребенка «с остреньким худеньким личиком и светлыми, малоосмысленными глазами», а в том образе, который видели на рождественских открытках, иконах, библейских иллюстрациях.

Ангелы принадлежат миру, не видимому человеческим глазом. Кто же может тогда дать их описание? Не пребывает ли читатель во многовековом заблуждении? Каков истинный облик ангела, посланника Божья? Не многолик ли он? Вопросы, вопросы, вопросы... Читателей подвели к главному: заставили усомниться в том, верно ли они воспринимают мир, который автор в предисловии к сборнику рассказов называет «глупым, тайным, лживым и прелестным».

Представив Женевьев и ее гостей, рассказчица как бы отступила от своего намерения оставаться наблюдателем и взяла на себя роль проводника, потому что читатель все же нуждается в том, чтобы быть ведомыми по подтексту произведения, который, впрочем, важнее, чем сам текст. Думается, что именно с этого момента меняется рассказчица, ее снобизм как бы улетучивается, и читатель хочет следовать за ней, прокладывать свою тропу вслед ее мыслительного движения, совсем как древние греки, пускавшие «через горы осла» и тропу прокладывавшие «вслед его извилистого пути», — словом, уже невозможно не идти «путем осла».

Странная напыщенность слышится в этом словосочетании, но приходит осознание того, что «путь осла» — образ многомерный, многогранно-многозначный, а не случайно придуманное название рассказа, преследовавшее своей целью разбудить любопытство читателя.

Итак, рассказчица утверждает, что с момента появления маленького Шарля все начало приобретать какой-то особенный смысл: «в воздухе происходило нечто такое», что люди, сидевшие за столом, ей стали «в этот момент ближе друзей и родственников, возникла какая-то мгновенная сильнейшая связь», природу которой объяснить невозможно. Что объединило их? Маленький ангел Шарль? Может быть, сострадание к больному ребенку и его семье сблизило столь разных и мало знакомых людей?

Фраза о том, что все «ели и пили и тихо разговаривали о погоде и природе, о тыкве... о барсуке... о дроздах», подчеркивает отсутствие языкового барьера между людьми разных национальностей, разного социального положения, разных цивилизаций. Все вели себя непринужденно и раскованно, хотя всех, кроме Женевьев, рассказчица узнала именно в день своего приезда.

Все дальнейшее происходило по чьему-то сценарию, вполне соответствующему известному изречению: «Все во власти Божьей», но все было так естественно, что никто из героев и не почувствовал, что не они по собственной воле и внутренним убеждениям совершают то или иное действие.
Девочка Иветт, по просьбе Женевьев, в прошлом учительницы музыки, села поиграть на пианино «из той программы, которую готовит к Рождеству». Она заиграла наивную мелодию, а Женевьев запела «приблизительно такие слова: «...сегодня ночью рождается Христос...», что «по-французски звучало сладчайшим образом».
Имя Господа не было помянуто всуе, к нему обратились с любовью, почтением.

Вот-вот что-то произойдет. Рассказчица концентрирует внимание читателя на том, что «Шарль проснулся», негритянка Эйлин бережно положила малыша «себе на колени», и он «улыбнулся рассеянно и слабо». Слова рассказчицы о том, что из всего увиденного в этот вечер ей «было жалко потерять хоть крупицу», заставляют и читателя запоминать «маленькие детали — оранжевый стол, багровые ногти Эйлин... золотые буквы», которыми были напечатаны «заглавия толстых книг — «История наполеоновских войн» и «Библия». А для чего, собственно, запомнить? Почему так назойливо после прочтения рассказа эти названия остаются в читательском подсознании? Ответ будет найден, коли вопрос задан, но приходит он только после осознания того, насколько глубоко автор показал пути мировых цивилизаций к христианству. «Библия» — это слово Бога о том, как мир этот он сотворил и по каким законам человеку в нем следует жить, а вот «История наполеоновских войн» — это бунт человека против заповедей Божьих. Обуянный гордыней человечек вознамерился перекроить мир — что из этого получилось, все хорошо знают.

Возвращаясь к событиям, описанным в произведении, следует обратить внимание на тот факт, что самым понятным языком, на котором человек разговаривает с Богом, является язык музыки (сначала девочка, затем Женевьев, затем и Марсель заиграл на кларнете). Открытое пианино — не столько часть интерьера, сколько образ-символ духовного единения абсолютно разных людей, представителей разных цивилизаций, принимающих и понимающих язык музыки.

Описание пения Эйлин, оказавшейся знаменитой певицей из Америки, исполнительницей спиричуэлза, — не только красивейшая часть произведения, но и подводящая события к кульминации. Эйлин так проникновенно и «громко... призывала» святых, исполняя «Wken the Saints go marching in...», что, «несмотря на совершенно неподходящее время года, происходило Рождество, которое случайно началось от смешной детской песенки Иветт».

Рассказчица обладает здоровым скептицизмом и вновь направляет читателя, прогнозируя его впечатления фразой о дальнейших событиях, которые, возможно, и похожи на сказку, но таковой не являются, потому что «такого не бывает в сказках — только в жизни».

Сосед-пастух принес в дом раненого ягненка, и Шарль вдруг повторил за взрослыми: «Lagneau», сказав первое в своей жизни слово. Эффект был настолько ошеломляющим, а реакция присутствующих столь трогательной, что рассказчица не только продублировала свой первоначальный вывод, но и укрепила его необходимой атрибутикой: «Происходило Рождество, — я в этом ни на минуту не сомневалась: странное, смещенное, разбитое на отдельные куски, но все необходимые элементы присутствовали: младенец, Мария и ее старый муж, пастух, эта негритянская колдунья с ногтями жрицы Буду со своим божественным голосом, присутствовал агнец, и звезда подала знак...».

Поделившись своим умозаключением с Женевьев, рассказчица сказала о том, что «вчерашний вечер содержал в себе все атрибуты Рождества, кроме осла». В ответ услышала, что осел тоже был, потому что возле дома стоит сарайчик, который «местные жители звали: дом Осла». Женевьев поведала историю осла, которая меняет отношение к этому животному, то есть разбивается еще один стереотип, созданный как устойчивый образ в баснях. Читатель привык считать осла глупым и упрямым животным со времен Эзопа. В свете нового отношения к ослу раскрывается и смысл названия рассказа «Путь осла» (кстати, произведение входит в сборник, имеющий также символическое название — «Люди нашего царя»). Это путь человека к познанию Бога, путь человека к себе истинному, путь к другим людям, это история развития христианских цивилизаций. Наконец, заглавие произведения в определенной мере выражает авторскую позицию, выбор автором пути к Богу, к другому человеку.

Рассказ не обрывается на благостной ноте. Он имеет эпилог, что, в общем-то, не свойственно рождественским рассказам. Писательница не впадает в сентиментальность и не оставляет надежду на выздоровление ребенка, обреченного на неподвижность и слабоумие. Да и надеялся ли кто-то из собравшихся в доме Женевьев на чудо, способное исцелить маленького Шарля? Нет. Но тем не менее его первое слово — событие не только в жизни семьи, но и в жизни всех присутствующих. Знают, что малыш обречен, но радуются даже малому, принимая это за благодать.

Тот факт, что не было явлено чудо как некое знамение, ничуть не удручает, можно даже повторить за рассказчицей, что «...никакого чуда не произошло». Однако рассказчица точно знает, что «ведь что-то произошло в ту осеннюю ночь». Догадывается об этом и читатель. Это «что-то» — способность каждого из героев чувствовать и ценить встречное движение души другого человека, готовность принять участие в судьбе близких, страдать их болью и радоваться их радостью. Но делать это естественно, деликатно, принимая все как есть. %Так и поступают герои произведения, следуя христианской заповеди «Возлюби ближнего своего...». По-другому быть не может, потому что все они вне зависимости от того, к какой цивилизации принадлежат, — «люди нашего Царя».

Рассказ «Путь осла» — это рассказ-откровение, своеобразная рождественская песнь. Таковым его делают и лиричность, которой он буквально весь пронизан, и проникновенность, с которой повествуется о «сильнейшей связи» между людьми, не состоящими в родстве или дружбе, об основах, «природе» этой связи. И это является новаторством писательницы в разработке рождественского архетипа.

В «Пути осла», как впрочем, и в другом своем произведении, написанном в том же жанре («Капустное чудо»), Л.Улицкая отступает от рождественского хронотопа (действие происходит до Рождества). Думается, что она делает это сознательно, желая подчеркнуть, что «сильнейшие связи» между людьми могут осуществляться в любой момент, если только они чтут христианские заповеди, живут по слову Божьему.

Тогда зачем же в тексте столько рождественских атрибутов? Почему не привычное — чудо случилось в канун Рождества (или в святочные дни), а «происходило Рождество», «пережили Рождество»! Получается, что не время обусловливает явление чего-то необыкновенного, а само случившееся настолько неординарно, что побуждает искать объяснение, оценку в христианском празднике.

Примерные вопросы и задания для анализа произведения на уроках внеклассного чтения или занятиях элективного курса

— Какими чувствами пронизан рассказ? Что придает повествованию философичность, лиричность?
— Проследите сюжет рассказа, перечислите события сюжета (завязка, события развития действия, кульминация, развязка). Охарактеризуйте сюжет: это динамичный или плавный ход ярких или обыденных событий.
— От какого лица ведется повествование? Что этим определяется?
— Какова система образов в рассказе? Охарактеризуйте его героев, их прошлое и настоящее.
— Отметьте внесюжетные элементы: описания, авторские отступления (в том числе ретроспективные — обращение к прошлому, а также к будущему). Какие чувства и состояния испытывают автор и другие герои? Что их объединяет?
— Расскажите о Женевьев, Марселе. Случайно ли даны их предыстории? Каким образом они связаны с идеей произведения? С какой целью вводится описание греческих и римских дорог? Докажите, что эти описания символичны. Какие взгляды на развитие цивилизаций, взаимоотношения людей они выражают?
— Охарактеризуйте эмоциональную атмосферу произведения? Как передается гармония в отношениях собравшихся в доме Женевьев? Что сближает людей разных цивилизаций, совершенно разных по взглядам, жизненному опыту, возрасту, национальной принадлежности, отношению к религии?
— Проследите лейтмотив дороги, пути в тексте. Отметьте, как формируется символическое (многозначное) содержание этой темы. Почему рассказ назван «Путь осла»? В чем символическое значение этого названия?
— Рассказчица утверждает, что «вечер содержал в себе все атрибуты Рождества»: «Происходило Рождество — я в этом ни на минуту не сомневалась: странное, смещенное, разбитое на отдельные куски, но все необходимые элементы присутствовали: младенец, Мария и ее старый муж, пастух, эта негритянская колдунья с ногтями жрицы Буду, со своим божественным голосом, присутствовал агнец, и звезда подала знак...». Но что не упоминает рассказчица? Что же такое произошло в этот вечер, что позволило его воспринимать пусть «странным», «смещенным», но все-таки Рождеством? Как «христианское душевное устроение» выразилось в произведении?
— Перечитайте финал произведения. Почему рассказчица в конце повествования (своеобразном эпилоге), начав с утверждения: «В сущности, никакого чуда не произошло», отметив, что, хотя ребенок «действительно заговорил», все равно он был обречен, да и ягненок не выжил, тем не менее задается вопросом: «Что-то же произошло?»? Что же произошло в осеннюю ночь? Что, по мнению автора, необходимо, чтобы вне зависимости от даты календаря «происходило Рождество»?
— Рассказ «Путь осла» входит в сборник произведений Л.Улицкой, который называется «Люди нашего царя» и которому в качестве эпиграфа предпосланы слова Н.С. Лескова «Каких только людей нет у нашего царя!»? Как вы понимаете смысл заглавия сборника? В чем его символичность? Почему рассказ включен в сборник? Как вы это можете прокомментировать? Как название сборника и эпиграф к нему способствуют раскрытию основной мысли рассказа «Путь осла»?
— Отметьте признаки жанра рождественского рассказа. Какие из жанровых канонов отсутствуют в произведении? Почему же этот рассказ можно с уверенностью отнести к рождественской прозе? Как в данном произведении проявляется новаторство Л.Улицкой в разработке рождественского архетипа?
— Один из критиков отмечает, что в пьесах Улицкой «всегда есть выход на философско-религиозный уровень, осмысление жизни, прорыв к вечному». Докажите, обратившись к рассказу «Путь осла», что это справедливо и для эпических произведений писательницы.