Модест Ильич так рассказывает о новом помещении: «Петр Ильич поехал в Петербург отдохнуть в среде своих и чтобы дать слуге своему время привести в полный порядок новое Клинское помещение, которому суждено было быть последним. Дом, нанятый им, стоит на окраине города Клина и непосредственно примыкает к полям и лесам его окрестностей.

 

Двухэтажный, поместительный, кроме уединенности, он, главным образом, понравился Петру Ильичу тем, что имеет в верхнем этаже, необычно для домов бедного, уездного города, просторные комнаты, из которых устроились отличный кабинет-гостиная и спальня. Лучше этих двух комнат никогда в жизни не было у Петра Ильича. Но надо сказать правду, этим исчерпываются все преимущества дома перед Майдановским и Фроловским. Небольшой садик, виды на самую будничную даль, соседство с бесконечными Клинскими огородами — с одной стороны, близость шоссе — с другой — мало придают ему поэзии, и нужна была вся нетребовательность и скромность стремлений к комфорту и роскоши нашего композитора, чтобы не только удовлетворяться этим:, но даже восхищаться. Здесь, кстати, скажу, что после смерти Петра Ильича слуга его, Алексей Софронов, купил этот дом, а в 1897 году перепродал моему племяннику — Владимиру Львовичу Давыдову и мне. Ныне там сохраняется, по возможности, вся обстановка покойного, а также хранится архив его имени»...

10-го октября 1893 года Петр Ильич покинул свой Клинский дом, отправившись в Петербург для исполнения только что написанной им шестой симфонии, но больше уже в Клин не вернулся: творец «Онегина» и «Пиковой Дамы» скончался от холеры 25-го октября 1893 г.

 

Портрет Рубинштейна окружен портретами композиторов Гайдна, Баха, Генделя, Вагнера, Мендельсона, Моцарта, Бетховена и Глинки; последний — с его автографом. Далее камин с мраморными часами, о которых Ю. И. Поплавский в своей статье «Последний день П. И. Чайковского в Клину», помещенной в 1894 году в октябрьской книжке журнала «Артист», рассказывает: «Было около десяти часов вечера. Клин уже спал. Улеглась, очевидно, и семья прислуживавшего нам Алексея. Вдруг, среди тишины, почти абсолютной, зазвучали аккорды, чистые, как звуки камертонов, задрожали и разнеслись по всему дому удары в серебряные колокольчики. Терции и сексты весело расплывались в октаву, задерживаясь иногда на переходных нотах, а два колокольчика с самыми чистыми и низкими нотами сердито переговаривались в кварту и, как басовая часовая пружина, гулко и долго вибрировали в воздухе. Это играли каминные часы, приобретенные Петром Ильичом в Праге. Часовщик, узнавши в покупателе дирижера бывшего накануне концерта, еле-еле согласился взять за часы стоимость материала и работы»...

По одну сторону часов стоит портрет императрицы Марии Федоровны с ее автографом. Государыня как-то пожелала, чтобы композитор посвятил ей несколько своих новых романсов: Петр Ильич ответил, что он с радостью исполнит желание императрицы, но так как такие посвящения обязательно оплачиваются подарком от двора, то он заранее заявляет, что подарка он не хочет и не примет. Тогда государыня прислала ему свой портрет в простой деревянной раме, сказав, что от такого подарка он, наверное, не откажется...

Перед камином — вышитый экран работы матери композитора. Рядом с камином — шкаф с нотами, на котором целый ряд фотографий Ружены; Выкаукаловой, превосходной певицы Пражской оперы, снятой в роли Пиковой Дамы. По словам Модеста Ильича, Выкаукалова была не только первоклассной певицей, но и превосходной драматической артисткой и, благодаря ее превосходному исполнению и артистическому гриму в роли графини, опера «Пиковая Дама» привлекала в театр массу пражской публики. Над шкафом висит большая фотография Сергея Ивановича Танеева и Василия Ильича Сафонова, относящаяся к 1886 — 87 годам, когда Василий Ильич перешел профессором из Петербургской консерватории в Московскую.

 

По правую сторону от Танеева и Сафонова висит портрет знаменитой французской певицы Дезире Арто, — единственной женщины, в которую Петр Ильич был влюблен и совершенно серьезно собирался на ней жениться, причем лишь нежелание артистки бросить свою артистическую карьеру удержало их обоих от этого шага. Не прошло года, и уже в январе 1869 года Арто вышла замуж в Варшаве за баритона, испанца Падилла, даже не известив об этом своего бывшего жениха. В 1888 году Петр Ильич в Берлине вновь встретился с Арто и так писал об этом Модесту Ильичу: «... Вчера тоже был торжественный обед у Бока. На нем была Арто. Я был невыразимо рад ее видеть. Мы немедленно подружились, не касаясь ни единым словом прошлого. Муж ее, Падилла, душил меня в своих объятиях. Послезавтра у нее большой обед. Старушка столь же очаровательна, сколько и 20 лет тому назад»... Романс (F-moll) op. 5 для фортепиано посвящен Петром Ильичом знаменитой певице.

 

В этой же комнате, в четырех шкафах, помещается нотная и книжная библиотека Петра Ильича. Нотная состоит, главным образом, из полного собрания сочинений его любимого композитора Моцарта в издании Брейткопфа и Гертеля, подаренного ему его другом и издателем Петром Ивановичем Юргенсоном. Много партитур композиторов новейшего времени с сердечными надписями авторов (среди них много партитур Александра Константиновича Глазунова). Петр Ильич интересовался каждой новинкой и каждую внимательно просматривал. Среди партитур — все партитуры Глинки. Книжная библиотека состоит из книг по литературе, — русских и иностранных авторов, по истории и по философии. Последние годы жизни Петр Ильич интересовался сочинениями Спинозы...

Письменный стол, на котором Петр Ильич вел свою огромную корреспонденцию, уставлен всякими письменными принадлежностями, вещицами, привезенными из-за границы, а на подноси ко лежит масса различных размеров мундштуков. Петр Ильич курил очень много. Поплавский в своей статье «Последний день П. И. Чайковского в Клину» рассказывает: «...Наутро, в 8.30, я застал Петра Ильича за чаем. Он читал газеты, сидя подле маленького круглого стола у окна в зале. Ежедневно выпивал он угром две чашки горячего чая, просматривая газеты и прочитывая десятки писем, раз в день доставляемых со станции. Затем он переходил к письменному столу и писал ответы почти на каждое письмо. Все письма хранились в нижних ящиках стола; по истечении года ящики опрастывались, а вся корреспонденция, упакованная в папках с обозначением года, сдавалась на хранение Алексею. Этот громадный архив — лет за 20 — Петр Ильич все собирался разобрать и выделить из него более интересные письма. Мне и вошедшему Анатолию Андреевичу Брандукову Петр Ильич показал и перевел (корреспонденция велась на пяти языках) несколько забавных писем. В одном, например, его приглашали куда-то на юг Германии участвовать в концерте, причем просили «захватить с собою Ант. Рубинштейна и Глинку» (?!). Оказалось далее, что все знаменитости, подвизавшиеся на столичных эстрадах, приглашались по совету П.И. или через его посредство. Третью чашку, уже холодного чая, Петр Ильич, как и всегда, унес с собой на рабочий стол в спальню»...

В спальне композитора все сохраняется на тех же местах, как было, когда жил в ней сам хозяин. Вот в левом углу у окна самый простой белый стол, на котором было написано последнее произведение — Шестая, патетическая симфония. Ее называл своим реквиемом, и недаром: он как бы предчувствовал, что скоро покинет этот мир. В бумагах и письмах, относящихся к периоду этого колоссального творения, Петра Ильича преследует мысль о смерти. В одном письме он пишет: «Мне кажется, что я ничего не буду в состоянии написать после этой симфонии; это мое последнее произведение»...

Третья комната, самая маленькая, служившая Петру Ильичу передней, обращена Модестом Ильичом в музей. При входе в музей, налево, во всю длину стены, помещается стеклянная витрина, где хранятся вещи Петра Ильича: одежда, белье, всевозможные подношения, серебро, иностранные и русские дипломы, а на нижней полке полное собрание сочинений Петра Ильича. Видно, что все это размещено и хранилось с необыкновенной любовью; пожелаем, чтобы и будущие поколения так же бережно охраняли вещи нашего гениального композитора, как это делал его любимый брат и биограф Модест Ильич. У окна висят портреты императора Александра III, Лароша, Всеволожского, Юргенсона, Направника — людей, игравших в музыкальной жизни Петра Ильича большую роль...

 

Среди вещей, находившихся в присланном в 1906 году в Москву сундучке и помещенных теперь в витринах консерваторского музея, находилась простая дирижерская палочка, оставленная Петру Ильичу по духовному завещанию известным пианистом и композитором .Адольфом Гензельтом. По своему впечатлительному характеру Петр Ильич почему-то думал, что Гензельт игнорирует его или попросту относится к нему — начинающему композитору недружелюбно; однажды, вынужденный, вследствие своей необыкновенной доброты, дать рекомендательное письмо к Гензельту, как Инспектору преподавания музыки во всех учебных заведениях ведомства императрицы Марии, для определения одной очень нуждавшейся учительницы музыки на освободившуюся вакансию в одном из институтов, Петр Ильич ожидал полнейшей неудачи, но к несказанному удивлению и радости просьба его Гензельтом тотчас же была выполнена. Но еще более поразился Петр Ильич, когда после смерти Гензельта он узнал, что ему оставлена по духовному завещанию его простая дирижерская палочка. Зная, что Гензельт был знаком с Шуманом и Мендельсоном, Петр Ильич сейчас же понял, что палочка принадлежала одному из них, — иначе какой же смысл был бы Гензельту оставлять ему по духовному завещанию совершенно простую дирижерскую палочку. Петр Ильич был так обрадован подарком, что сейчас же свез ее к ювелиру Фаберже и заказал разукрасить ее серебряными лавровыми листочками, и неоднократно потом высказывал, что это подношение — самое драгоценное из всех, им когда-либо полученных.

После смерти Модеста Ильича, для большей безопасности, дирекция Московского отделения Русского Музыкального Общества архив Петра Ильича и прочие бумаги перевезла в Московский консерваторский музей.

 

 

Николай Дмитриевич Кашкин в своих воспоминаниях о Петре Ильиче рассказывает об этой медной дощечке следующее: «Года за четыре до смерти Петр Ильич сделал опыт, совершенно неудавшийся, поселиться на зиму в Москве. Квартиру нанял в переулке, в конце Остоженки, и устроился там весьма недурно. Сам: он был первое время очень доволен, но когда начались посещения посторонних лиц, становившиеся все более и более частыми, а звонки по утрам мешали заниматься, Петр Ильич придумал выставить на подъезде медную доску с аншлагом: «Дома нет, просят не звонить». Всякий мимо идущий школьник, прочитав этот аншлаг, считал, конечно, непременной обязанностью позвонить посильнее и скрыться, и звонки не менее прежнего досаждали бедному композитору. Наконец, задумав приняться за сочинение «Пиковой Дамы», композитор решил, что в Москве этим заниматься нельзя, — и уехал в Италию».

При взгляде теперь на эту надпись «Дома нет» делается невыразимо грустно, что нет хозяина, и что он никогда больше домой не вернется.